«Души их во благих водворятся и память их в род и в род», — поминаю усопших бабушек, дедушек, прабабушек, прапра… А дальше — нет никого в моей памяти.
«Если что-то не названо, можно считать, что этого не существует. Мы живы, пока о нас помнят», — рассуждает программист по профессии, а в свободное время краевед-любитель, автор очерков об истории сел и церквей Федоровского района Саратовской области Геннадий Григорьевич Кузнецов.
Мой новый знакомый родился и всю жизнь прожил в Саратове. В юности заниматься историей он не думал, в его семье даже не принято было вспоминать о прошлом.
— Не только у нас, но и во многих советских семьях будто бы решили, что Октябрьская революция была началом истории, днем сотворения мира. Не важно, геройское у тебя прошлое, дворянское ли, пусть даже крестьянское, — незачем вспоминать.
Оказалось, однако, не все так строго держались этого правила. Геннадий Кузнецов с детства знал, что его бабушка жила в селе Романовка, что родилась там и его мама и что пришлось им это село покинуть. Знал он: есть у бабушки икона, и бабушка молится. Впрочем, ни о Боге, ни о родных мальчик рассказов не слышал или, как предполагает теперь, не слушал.
— Бабушка умерла, когда мне было 16 лет. Спустя годы, переезжая на другую квартиру, я взялся перебирать ее вещи и нашел ветхий лист бумаги, сплошь исписанный ее рукой: с одной стороны были имена тех, кто родился, с другой — кто преставился. Когда позже я принялся изучать родословную, все сошлось: в помяннике были названы все родные по материнской линии.
О планомерности
Интерес к истории рода возник у Геннадия Григорьевича постепенно, без кризисов и изломов, словом — вызрел.
— С возрастом ко мне пришло осознание, что я живу не сам по себе, что я — часть длинной родовой цепи. Выходит, должен узнать все возможное об остальных ее звеньях.
В 90‑е годы на волне вспыхнувшего интереса к Православию Геннадий Григорьевич принял Крещение.
— Я крестился вместе с маленькой дочерью в саратовском храме в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали». В стране был большой национальный подъем. Прежний губернатор Саратова Дмитрий Аяцков планировал восстанавливать Александро-Невский собор. Мы вспомнили, что Православие — основа нашей культуры.
На мое предложение представить, как сложилась бы его жизнь, если бы он мог начать ее снова и сократить путь к любимым занятиям историей, Геннадий Григорьевич отвечает так: каждый шаг в его жизни имел смысл, и он ни от чего бы не смог отказаться, чтобы выстроить жизнь иначе.
С начала 90‑х Геннадий Кузнецов стал трудиться в учреждениях социального обслуживания: полтора десятилетия проработал в Реабилитационном центре для детей-инвалидов и вот уже несколько лет трудится в Социально-реабилитационном центре для несовершеннолетних и Центре по обучению и реабилитации взрослых людей с ограниченными возможностями здоровья.
— Если бы я попал в какую-то коммерческую организацию — в банк, например, обслуживал бы одни компьютеры, писал бы программы, вполне вероятно, что я бы многого не понял и многое бы потерял. Благодаря работе в социальной сфере я увидел, насколько хрупка и скоротечна человеческая жизнь. Любой человек может неожиданно стать инвалидом, и тогда его быт и само содержание жизни могут совершенно измениться. Кто будет рядом? Кто ему поможет?
Мысли о неустойчивости и слабости человека не парализовали нашего героя, а, напротив, стали движущими. Оказывается, уважение и внимание к ближним, забота о них — сродни уважению к предкам: и то, и другое требует от человека деятельности. И Геннадий Григорьевич поторопился перейти от смутных желаний почтить память предков к делу.
Он рассказывает о том, как начал изучать историю своего рода и как вскоре понял, что для постижения этой маленькой истории нужно знать историю большую — уезда, края. Но оказалось, что почти нет краеведов, занимающихся его родной — энгельсской — стороной, и пришлось ему с тех пор раскапывать сотни документов, десятки часов проводить в библиотеках, архивах, музеях.
Маленькая история
Предки Геннадия Григорьевича пришли в Новоузенский уезд в середине XIX века, с другими переселенцами они основали село Романовка и стали кормиться крестьянским трудом. Спустя три десятилетия после заселения романовцы выстроили большой — на 500 человек — деревянный храм во имя святителя Николая, ставший, по выражению Кузнецова, культурным центром села. Псаломщик, помогая священнику, заполнял клировые ведомости, метрические книги. Но помимо событий, касающихся приходской жизни, он вел своеобразную летопись деревенского быта, причем писал все в двух экземплярах и, конечно, от руки.
Почти все сведения о романовских родственниках Геннадия Григорьевича дошли до него благодаря человеку по имени Федор Матвеевич Лебедев, который служил псаломщиком в Никольской церкви с 1862 года до начала ХХ века:
— Через него и благодаря ему, вглядываясь в зигзаги его размашистого угловатого почерка, я узнавал о событиях, происходивших в моей семье, да и во всем селе, на протяжении сорока лет. За время работы с рукописями я успел сродниться с этим человеком и в знак признательности написал о нем исторический очерк: выяснил, кто он, где родился, где и как жил.
Мы продолжаем разговор, Геннадий Григорьевич говорит, что в своих исследованиях он старается не затрагивать материалы советских лет:
— Слишком много начинается вранья, грязи, крови. Трудно понять, кто прав и кто виноват, кто стрелял, а кто у стенки стоял. Сведения насчет, скажем, рождения и смерти выяснить можно, но все остальное представлено слишком оценочно. Я не ощущаю в себе морального права писать о советской истории, за редким исключением, когда попадается непротиворечивый материал.
А непротиворечивы в понимании Геннадия Григорьевича те случаи, когда люди ведут себя по-человечески, жалеют друг друга, стараются помочь, помня родство.
Доброе дело недоброй власти
По словам Геннадия Кузнецова, в первые послереволюционные годы отношения Церкви и провинциальной власти были очень причудливыми. Они во многом зависели от тех, кто начальствовал на местах.
— Представим, что человек вырос в традиционной православной культуре, впитал понятия о добре и зле, которые были приняты. Не может же он моментально ото всего отречься, все забыть, — рассуждает краевед.
Настоящей находкой Геннадия Григорьевича, иллюстрирующей двойственность того времени, стал материал о работе колокольной комиссии.
— В годы Первой мировой войны при отступлении русских войск из Галиции, Бессарабии и Волыни с церквей были сняты колокола и эвакуированы по железной дороге в тыл — Саратов и Царицын, — рассказывает Геннадий Григорьевич. — Во время наступления Добровольческой армии генерала Деникина все колокола были переправлены из Царицына по Волге в Саратов. В результате в 1918–1919 годах в помещениях Крестовоздвиженского женского монастыря, переоборудованных под склады, образовался колокольный фонд из более чем десяти тысяч колоколов.
И вот в годы, когда в силу вступил ленинский декрет об отделении Церкви от государства и начались первые гонения на духовенство и верующих, в Саратове 800 колоколов разного веса выделяется советской властью для передачи в храмы в бесплатное и бессрочное пользование.
Верующие Саратовской губернии могли получить колокола, направив в образованную колокольную комиссию документы, справки и удостоверения о выполненных повинностях, в том числе хлебной, — и все это происходило в тяжелом 1920 году, незадолго до голода, разразившегося в Поволжье.
То, что советская власть не отбирала имущество у верующих, а, наоборот, раздавала — случай исключительный. Почему была создана такая комиссия и какие люди в нее входили, мы не знаем. Но, по мысли Геннадия Кузнецова, это могло быть только в самом начале советской истории, когда власть еще не до конца определилась — «народная» она или «советская», еще не до конца отделила себя от Церкви.
Для кого это все?
Сейчас Геннадий Григорьевич проводит много времени за систематизацией клировых ведомостей по церквям нынешнего Федоровского района.
Кто будет читать об исторических находках нашего краеведа? Для чего что-то делать, когда объективных причин для этого вроде бы нет? Ни денег, ни славы, ни толпы заинтересованных читателей и даже заинтересованных потомков, а сил и времени тратится — масса.
На эти вопросы Геннадий Григорьевич отвечает просто: у него есть твердая убежденность, что он должен заниматься не только историей своего рода, но и края — это его долг перед предками.
История идет вперед, и все, что остается позади, все больше и больше скрывается в плотном тумане: истлевают документы и — факт неоспоримый — слабеет человеческая память, стареем мы и наши близкие.
Я беспокоюсь, что многие из моих родных ушли, а я и не подумала, не успела их о многом расспросить. Тяжело и пусто жить вне родовой памяти. Как рассуждает Геннадий Григорьевич, «всякий человек имеет в себе часть предков». Не зная о них, я, получается, не знаю чего-то о себе, о своей жизни, о своем будущем.
Геннадий Григорьевич не думает о возвращении в деревню, к крестьянскому труду, которым жили его родные, да и большая часть населения страны. Он рассуждает так: нельзя говорить о родовом предназначении относительно крестьян, так как у них не было возможности выбирать.
Мне верится, что свое предназначение есть у всякого рода, и чтобы его понять, чтобы увидеть в себе те таланты, которые передаются из поколения в поколение, нужно знать свою историю. Геннадий Григорьевич для потомков — это аккумулятор памяти: он собрал историю, зная которую дети, внуки, правнуки, праправнуки смогут жить более осознанно.
Фото автора
Газета «Православная вера» № 19 (543)
(9)
